С 1 марта я регулярно слушаю четыре радиостанции — “РСН”, “Говорит Москва”, “Вести ФМ” и “КП”. Радио (даже прогосударственное, пропагандистское) в отличие от ТВ — прямой эфир. Там всегда больше пробелов, оговорок, пауз. Эти оговорки для исследователя — самое дорогое, потому что они, по Фрейду, обнажают истинные намерения говорящих. Зачем я все это слушаю? Бессознательно — я ведь должен и к себе применять фрейдистский метод: вероятно, я все время жду, “когда это кончится”, надеясь, что пропаганда делается по указке и что после условного сигнала “отбой” все прекратится.
Так я думал долгое время и жадно ловил малейшие изменения в риторике. При желании их можно заметить: да, слово “каратели” заменено на нейтральное “украинские военные” (два месяца “киевские каратели” были нормой в новостях), как и слово “хунта”. Эти слова, впрочем, употребляют и сегодня в эфире представители ДНР и слушатели.
Сегодня я констатирую: это ложные надежды, что “риторика меняется”, — потому что риторика государственных СМИ меняется примерно так же, как пульс у впавшего в кому.
Когда мимо проносится поезд, зрители цепенеют, писал Кафка. Всякий раз, когда я слушаю этот “язык зверя”, “язык ада”, “розжиг ненависти”, меня охватывает подобное оцепенение. Я заворожен этим. У меня уже болезненная привычка слушать это и читать. Антон Долин очень верно назвал это “ядовитым удовольствием”.
Тут нельзя сразу сказать — в отличие от ТВ, — что прогосударственные радиостанции как-то совсем сошли с ума. В каких-то случаях они ведут себя как нормальные СМИ — например, когда речь идет о внутренней политике. В эфире депутату Евгению Федорову могут задать вопрос о дочерях Путина — в ответ на его инициативу запретить занимать госпосты тем, у кого родственники за границей. Или вот дело Удальцова—Развозжаева: комментарии берут и у стороны обвинения, и у адвокатов, у Карины Москаленко. Или вот откровенно высмеивают дело Евгении Васильевой.
Но как только речь заходит про Украину, все меняется. Хотя и тут есть дифференциация. На “Говорит Москва” в новостях иногда ссылаются на сообщения спикера АТО Владислава Селезнева. В пятницу (11 июля) дают слово адвокату Надежды Савченко. Ведущий новостей — говоря о бое на аэродроме Луганска — 10 июля сказал: “Какая из сторон применила “Грады”, выяснить не удалось”. По нынешним временам это просто “пир объективности”. У “Вестей ФМ” есть собкор на Украине Владимир Синельников. Репортажи его на любую тему уже четыре месяца заканчиваются одинаково: “…Сбываются худшие прогнозы. Судя по всему, у Украины есть еще месяц, а дальше ее ждет крах; студия?..” По крайней мере, тут формально соблюдаются какие-то журналистские нормы. Это старая школа.
Даже такое на “КП” и “РСН” невозможно. Эти станции по сути занимаются информационным сопровождением ДНР/ЛНР. В эфире постоянно Пушилин и другие руководители самопровозглашенных республик. Например, в субботу, 12 июля, выступал какой-то представитель Бородая — даже не сам Бородай — по поводу реакции ДНР на санкции; и ведущий слушал его комментарии, что называется, не дыша.
Это не просто игра на одной стороне. Когда речь идет об Украине — а там часовые программы бывают посвящены разбору какого-нибудь инцидента, — там словно бы возникает другое измерение; сложились уже негласные символы и коды, особая атмосфера единения. Например, таким общим кодом является поклонение Стрелкову, которого в эфире называют по имени-отчеству. “Этого не подтверждает Игорь Иванович”. “Игорь Иванович надеется”. “Игорь Иванович спокоен”. Его фамилию, как и имя Бога, не поминают всуе. Добавляет интриги то, что сам “Игорь Иванович” в эфире не бывает. Он бывает только в газете (“КП”), точнее, бывал — в видео, которые выкладывают на сайте; на прошлой неделе главред “КП” Сунгоркин отозвал московских журналистов с Донбасса. На радио пускать “Игоря Ивановича”, видимо, запрещено, но этот запрет только усиливает эффект обожания. Влюбленные не говорят о главном, тем самым они только об этом и говорят — была, кажется, такая мысль у Барта. Единственное, что пока мешает слушателям и ведущим раствориться в объекте любви, — это общие прогосударственные установки.
Путин для них является не богом, а компромиссом; богом является Стрелков.
10 июля, “РСН”. 15:20, очередное интервью с Пушилиным. Ведущие Даша и Никита. “Сколько у вас оружия?”, “Будете ли вы отбивать захваченные города?” — интересуются ведущие. Другой стороны конфликта там просто нет — она деперсонифицирована. Боевую обстановку на радио “КП” и “РСН” обсуждают подробно: в новостях первым делом сообщают о потерях украинских войск. “Украинские военные потеряли еще один самолет”, “потеряли до 30 военных”. О потерях ДНР не сообщают, поскольку “о потерях ополченцев данных нет”. Появилась информация о том, что в Луганск можно проникнуть под землей, и буквально сразу — комментарий военного эксперта и дальнейшее обсуждение на полчаса: “Могут ли украинские войска проникнуть в Луганск через шахтерские тоннели?” Сообщается о военных планах “Игоря Ивановича”. Например, корреспондент “КП” рассказывает в эфире (и в газете), как “Игорь Иванович” по тактике “образует котел и рассечет на три части прорвавшиеся на южный фас обороны украинские войска”.
Газета и радио “КП” по жанру — развлекательные СМИ, причем именно в духе 1990-х годов. Обычное дело: гость в студии — “парапсихолог, нумеролог Мирослав”, он посылает лучи энергии звонящим; днем раньше там ведет программу ясновидящая. По субботам есть регулярная программа, посвященная группе Дятлова, и там обсуждают буквально каждую косточку погибших 50 лет назад. Эта смесь парапсихологии, некрофилии и ностальгии по советскому — плюс ядреная душевность — составляет неповторимый стиль “КП”, и война органично со всем этим сочетается.
Безусловно, есть директивные новости, которые спускаются сверху. Их легко различить по интенсивности и навязчивости. Все станции один в один повторяют новости о залетевших снарядах; предыдущая директива была про беженцев, еще ранее — “гуманитарная катастрофа”. Это обязаловка, это следует вбивать в голову — и каждый это делает как умеет: на “КП” и “Вестях” делают репортажи о спасшихся из Славянска (особенно потряс репортаж о собаке, вывезенной оттуда), а “Говорит Москва” позволяет себе даже поругивать беженцев за то, что они в России не хотят работать.
Случаются и какие-то совсем неожиданные вещи: 8 июля на “Говорит Москва” политолог Дмитрий Орлов сообщает, что Россия “не несет ответственности” за “воинствующие группировки” (!) на Украине и что ДНР неспособна контролировать территории — даже так, как в Приднестровье. Орлов объясняет, что Владимир Путин ничего никому не обещал. В общем, “сдает Донбасс” по полной. Ведущая в шоке. Слушатель звонит в эфир и буквально говорит: “Вы же два месяца подначивали”. Или вот другая программа, звонит слушатель — из тех, кого за два месяца это радио воспитало: “Надо вводить… надо вводить… почему молчит государство… оружие надо…” И тут ведущий отвечает: “А кто говорил, что мы должны помогать оружием?..” Слушатель в полной растерянности: “Как?.. Вы же сами… говорили”. Ведущий: “Не-е-ет, а кто говорил? Кто призывал?”
То есть может показаться, что накал спадает и официальные спикеры уже повторяют формулу “нас провоцируют на войну, нельзя поддаваться на провокации”, — но вот какая вещь: сами ведущие уже не хотят снижать и гасить. Эти люди, повинуясь именно каким-то внутренним убеждениям, не дают этому напору ослабнуть — на радио, по крайней мере, и они видят в этом свою сверхзадачу. Там, внутри редакций, уже сложились за эти годы свои идеалы, их можно назвать реваншистскими. Ненависть к Америке и взбунтовавшемуся “младшему брату”, глобальная мечта о “компенсации травмы”. Все то, что они лет пять назад обсуждали в курилках, теперь можно говорить в эфире. Это выросло путинское поколение, неосоветское.
Большинство из тех, кто все это говорит в эфире, — люди молодые, от 20 до 30 лет.
Тут нет, в общем, ничего удивительного. Они с детства видели фильмы, прославляющие СССР: ведь у нас так получается, что любой сериал, даже про ГУЛАГ, даже по Солженицыну, являлся скрытой ностальгией по советскому времени. Все это казалось безобидным — но на самом деле имело огромное воздействие на поколение, выросшее при Путине, которое, оказывается, поняло это так, что СССР был лучшей страной и его надо вернуть. Недаром в рекламе “Сникерса” (футбольной) двое из массовки стоят в майках с надписью “СССР”: компания знает, что это реальный массовый потребитель 20—30 лет. Работники радиостанций являются такими вот молодыми людьми в майках “СССР”. И как было не появиться этому поколению, если “РСН” 10 лет назад назвалась “Русское радио — 2” и крутила советские песни 24 часа в сутки; и слоган там был “Наша родина — СССР”. Собственно, это результат путинской пропаганды, но она породила вовсе не путинистов, а реваншистов гораздо более радикальных, чем Путин. Путин для них является не богом, а компромиссом; богом является Стрелков. И когда они по сути ругают Путина “за нерешительность”, они служат высшей идее, являющейся логичным продолжением того, чему их учили в детстве. Это неудивительно опять же — потому что их единственной настоящей религией была война. И эти постоянные сравнения с Великой Отечественной — “котел как сталинградский” — это все тоже странный, непредсказуемый результат пропаганды, которая вроде бы славила подвиг народа, а фактически породила милитаризм. По сути эти дети не знают мирной этики, никто и никогда не говорил им, что в современной жизни может быть что-то, чему можно служить и верить. И вывод тут такой: даже если какие-то команды “притушить градус” сверху спускаются, они попросту игнорируются на местах, на низовом уровне — власть в идеологическом и, я бы даже сказал, духовном смысле уже не контролирует СМИ. Она сталкивается с тихим массовым сопротивлением этих людей.
Все то, что они лет пять назад обсуждали в курилках, теперь можно говорить в эфире. Это выросло путинское поколение, неосоветское.
Ошибка считать, что на госканалах люди исключительно “выполняют заказ”: никакой журналист не мог бы исполнять заказ с таким рвением. Там есть своя вера, и сегодня эта вера — война. Мечтой этих детей 1990-х и 2000-х, я почти уверен, является борьба с Америкой не в переносном, а в прямом смысле; а идеей-минимум — “ввод войск”. И именно это они считают патриотизмом. Если страна закроет границы, это действительно не будет для них трагедией; ну, может быть, лет через 20, когда они постареют.
Суббота, 12 июля. “Говорит Москва”. Программа “Русский дух”. Ведущая Евгения Волгина беседует с президентом Российского еврейского конгресса Юрием Каннером. Ведущая: “Киевские власти называют нацистами. Почему Европа не реагирует на это?”
Каннер уклончиво отвечает что-то. Ведущую это не устраивает: “То, как себя ведет Киев, — это проявления нацизма и фашизма?”
— Нет, — отвечает наконец собеседник. — Это не отличается от того, что было в Чечне и Дагестане. Это обеспечение безопасности границ.
— Коломойского называют лидером нацистского движения…
— У Коломойского можно больше найти хорошего, чем у Геббельса, — иронизирует Каннер.
— То есть Еврейский конгресс России не осуждает действий Киева?
— Еврейский конгресс России не имеет к этому отношения. То, что происходит в Украине, не касается нас.
— Как это не касается? Но отношение, позиция у вас есть?
— Мы не оцениваем действия чужого государства.
Этот ответ ей действительно непонятен. Она не понимает, что значит “дела соседней страны”. Она выросла с представлением о том, что все эти “соседние страны” есть вещь довольно условная.
У Волгиной есть фейсбук; красивая девушка. В фейсбуке совершенно обычно все, какие-то смешные котики и фото на фоне вывески “РСН” — где она работала ранее. Подпись: “Всем солнца, товарищи :)” — из Renaissance Golden View Beach Resort. Это Шарм-эш-Шейх, курорт в Египте.
Она же в воскресенье, 13 июля, разговаривает с Францем Клинцевичем: “Ну вот, уже убило человека на нашей территории. Что мы будем делать? Как отвечать?” Клинцевич, зампред комитета Госдумы по обороне, сам в замешательстве, хотя ведущая “Женя” (он так ее называет) его, конечно, в хорошем смысле завораживает. Он действительно втайне восхищен, я думаю, этим неосоветским радикализмом — комсомольцы во времена юности Клинцевича, в 70-е, не были так пламенны (Сергей Миронов в эфире в прошлую пятницу точно так же был заворожен этим напором и тоже вынужден оправдываться перед поколением “бури и натиска”). 40 минут Волгина буквально атакует Клинцевича — главная и единственная ее мысль: “Давайте введем войска”.
“Шавка убивает людей. Что слон делает? Какие варианты?”
Ответ Клинцевича: “Нас втягивают в кровь. Вы хотите, чтобы мы ввязались в войну?”
“Да с чего вы взяли, что я хочу? Я просто спрашиваю варианты, — говорит Женя. — Каким образом мы можем себя защитить? И жителей Донецка и Ростовской области? Как мы можем уничтожить эти батареи? Почему мы не идем по этому пути?”
“Россия слила Юго-Восток, — констатирует Женя в эфире. — Россия готова помочь ополченцам?”
Я никогда не думал, что напишу такое, — но Клинцевич и Миронов на этом фоне являются последними островками здравого смысла по сравнению с ведущей. Но нельзя не сказать: Женя делает это искренне. Это не работа. Не установка начальства. Начальство не могло бы заставить так себя вести. Собственно, эти люди — они радикальнее того, что им спускают сверху. И между ними тоже солидарность — как, допустим, солидарность между либеральными журналистами. И у них тоже — идея. Трудно сказать, что контролирует на сегодняшний день Стрелков в Донбассе, но государственные СМИ сегодня точно контролирует он. И правильнее было бы называть этих людей уже не поколением Путина, а поколением Стрелкова.
источник colta.ru
