Сравнение антимайдана и митинга памяти Бориса Немцова наводит на мысль о том, что агрессивность российской пропаганды – это свидетельство слабости Кремля. Внутри страны он не нападает на либералов и демократов. Он защищается от них. Истерические интонации ведущих на главных российских телешоу – это не крик нападающего. Это вопль обороняющихся. Кремль видит себя осажденным ста сорока миллионами граждан, не желающих возвращаться к советской бедности.
На место убийства Бориса Ефимовича, к Большому Каменному мосту пришли, как минимум, пятьдесят тысяч человек. Кто этого ожидал? Пришли сами, наперекор и вопреки пропагандистскому угару, уже более года бушующему в официальных СМИ и проправительственном секторе социальных сетей. К цветочному магазину в подземном переходе у Славянской площади вытянулась очередь, длинной в десятки метров. Очередь к металлоискателям была ещё длинней. Те, кто опоздал к указанному организаторами времени, ждали от часа до полутора. И это при пасмурной, сырой погоде.
На самом митинге не было никакой организации. Девяносто девять процентов участников пришли сами. На их решение не влияла ни партийная, ни корпоративная дисциплина. Они просто узнали из новостей о трагедии, и просто пришли.
Кем был Немцов с точки зрения пропаганды за три дня до его убийства? Враг родины, предатель, один из первых в списке объектов для насмешек. После убийства ему пели панегирики, это так. Но если бы Борис Ефимович был сейчас жив и вышел в медиа с очередной своей мирной инициативой касательно конфликта на востоке Украины, те же самые люди, которые пели ему посмертную осанну, наперегонки придумывали бы хлёсткие, обидные реплики в его адрес. И завидовали бы, абсолютно искренне, тому, чей язык оказался острее, а сравнения – жестче. Отчасти, кстати, так и произошло. Только не на государственных телеканалах, а на страницах аккредитованных российских патриотов. Там реакция на убийство была бурной и радостной, без всякого стеснения.
Десятки тысяч людей, принявших решение об участии в митинге памяти, совершили шаг, радикально противоположный взглядам правительства на меру допустимого зла во внешней политике и черносотенной атмосфере, создаваемой в головах российских граждан на протяжении последних двенадцати месяцев. А ведь у митинговавших есть родственники и близкие, которые не стали стеной в дверях, и не выкинули их вещи на улицу, когда те пришли обратно. Это ещё десятки, может быть сотни тысяч.
Они пришли отдать дань памяти тому, кто регулярно ездил в Украину и выступал против поддержки Россией донецких и луганских республик. В риторике антимайдана, это явное предательство. А поскольку массовым предательство не бывает, это удел пропащих индивидов, Кремлю пришлось на время скорректировать свою позицию и поставить в эфир нормальный, с точки зрения этики, материал.
Год беспрецедентных пропагандистских усилий должен был дать совсем другой результат. И власти, по всей видимости, на него и рассчитывали. Если принять во внимание недостаточное число металлоискателей, из-за чего и вытянулись такие длинные очереди, расчет был на несколько тысяч митингующих. Никак не на десятки.
Анимайдан представляет собой явление совершенно иного порядка. У его участников, помимо озвученной повестки, было ещё несколько мотивов для участия, включая и совсем приземлённые, не имеющие ничего общего с идейной и политической жизнью. Фактически, Антимайдан не состоялся бы, если бы не безбрежные ресурсы его организаторов. Экономистам будущего ещё предстоит подсчитать количество человкочасов, затраченных на это действо. Вполне возможно, что в другой ситуации их с лихвой хватило бы на строительство нескольких новых родильных домов где-нибудь в средней полосе России и наём квалифицированного персонала.
Из этого сравнения вытекает общая картина того, что представляет собой Россия на начало 2015-го года. Правительство, решившись на крайне рискованный шаг и всерьёз опасаясь критики своих действий со стороны граждан, не желающих беднеть и умирать за идеалы двухвековой давности, идет на опережение и предупреждает недовольство истерическими воплями своих СМИ. Россиянин едва сумел внятно дать себе отчет в том, что же его не устраивает в происходящем, как его тут же сбивают с ног эмоциональной волной. Правительство работает не с радостным откликом на свои действия, ибо оно ничтожно. Оно занимается недовольством, оно следит за ним и борется, стараясь удержать на приемлемом для себя уровне. И истерика, пугающая наблюдателей, это узда Кремля на недовольстве. Искусно управляясь с нею, Кремль идёт в выбранном им направлении, понимая, что стоит лишь ослабить натяжение и курс придётся менять на противоположный.
Относительно народа правительство Росии видит себя слабым, находящимся под угрозой и поэтому избегает обсуждения своих действиях в спокойной, уравновешенной атмосфере. Когда действия власти действительно совпадали с чаяниями россиян, то есть, когда приоритетом внутренней и внешней политики было экономические благополучие, ведущие говорили спокойней и мягче, оставляя пространство для диалога. Сейчас россиян в прямом смысле слова гладят поперёк шерсти, давая в руки, вместо желанных ключей от новой иномарки, древко со знаменем Новороссии. Сто сорок миллионов россиян, ошарашены переменой. Зачем империя? Неужели опять траты в пустоту?
Подписывайтесь на новости “КиевVласть” в Facebook
Истерика, выбранная в качестве оружия против голоса разума, имеет и ещё одно свойство: она пугает. Когда взрослые мужчины на федеральном канале хором, раз за разом, перебивают натовского посланника, который, запинаясь, пытается говорить очевидное – эта картинка действует как акция устрашения. Россиянин, наблюдая словесные оплеухи, ставит себя на месте жертвы. Публичная истерика взрослых мужчин в костюмах, нарушение ими самого простого этикета, показывает россиянину, как далеко намерено зайти правительство в преследовании своих целей. Оно готово нарушить любые нормы и поставить под сомнение каждую строчку общественного договора. Расширенные от удивления глаза натовского посланника говорят российскому зрителю именно об этом.
До митинга в поддержку Немцова казалось, что правительство просто обратилось к российскому обществу с понятным ему призывом к империи и православию и общество, исключая узкую прослойку действительно образованных и имущих, с радостью его поддержало. Якобы, российская глубинка действительно спит и видит, как бы вернут страну к границами девятнадцатого века, включая, естественно Аляску. А вышло по-иному.
Палатки сбора помощи жителям Донбасса, поставленные ещё в прошлом году у станций метро, не привлекают к себе очередей, а молодые люди не спешат ехать в Донецк. Гражданская активность в разы ниже той, которая была, например, во время наводнения в Крымске. Это значит, что за минувшие двадцать пять лет общество изменилось до самых низов и чтобы добиться от него хоть какой-нибудь мобилизации, нужные пропагандистские приемы за гранью всяких граней. Велика вероятность того, что если сегодня днём прекратить давление на сознание российских зрителей уже к вечеру они позабудут о русской весне и кровожадных бреднях.
Это дает надежду на то, что россияне, хоть и с опозданием, таки приучились вести себя экономически. Они тяжелы на подъём. Только пропаганда, работающая за пределами нормы, похожая на буффонаду и фильм ужасов низшей категории, способна достать самых незащищенных из них. Последствия рискованная инициатива Кремля по аннексии украинских земель не добавили ему политических балов, а лишь безумно подняли ставки. Россияне не стремятся в окопы, цены растут, эйфория от парада кораблей в бухте Севастополя давно прошла, санкции давят. Что готовит день грядущий? Хватит ли запаса прочности? Сколько это ещё продлится? В такой обстановке, пожалуй, истерика – самая естественная эмоция. Она и дает выход и подбадривает, и сообщает некоторую уверенность в себе, и отдаляет во времени недовольство, подспудно растущее с каждым днем.
